ТАЙНА КЛИНИЧЕСКОЙ СМЕРТИ

Дорогие мои, когда-то мне пришлось четыре года возглавлять лабораторию по изучению клинической смерти.

     А самый мощный выброс адреналина знаете, где бывает? Радом со смертью, вы согласны?

     Всеми нашими действиями управляют два рычага, два инстинкта: желание жить и страх умереть. Что в общем-то одно и тоже.

     Вот и выбрал себе тему кандидатской диссертации. Упрощенное название ее таково: «Галлюциногенные факторы при кислородном голодании, вызванном агонией мозга».

     Легче всего писать о чужих галлюцинациях. Вы согласны?

     Если честно, у меня были серьезные причины этим интересоваться. Хотел проверить некоторые свои догадки относительно смерти, основанные на словах Наставников. Но это — слишком сложная тема, ее лучше опустим.

     Вот так я оказался в лаборатории клинической смерти и застрял там на четыре года. Искал на собственную... голову приключения, а нашел опору в жизни.

     Пришей туда отъявленным материалистом, а ушел — глубоко верующим человеком, точно зная, уже как ученый, что существует Высший Разум, Высшая Совесть, Высшая Любовь. Знаю это точно — проверил!

     За четыре года через эту лабораторию прошли пять тысяч человек, а это пять тысяч исследований! Можете себе представить? В день четыре-пять вылетов в разные районы.

     В каждом институте, в каждой клинике был тогда секретный отдел. Они нам звонили, и мы вылетали.

     Через час-полтора после выхода из состояния клинической смерти человек еще помнит, что с ним было. Потом все исчезает, одни огрызки остаются. Через пару дней спрашивали у того же «путешественника»:

     —  Помните, вы говорили то-то и то-то?

     —  Нет, не помню, не было этого!
     Ставим ему кассету с записью.

     — Да, правда, мой голос. Неужели это я говорил?

     Мы спрашивали обо всем: что видел, что слышал, что ощущал, как ощущал. И наша задача теперь была — проверить.

     Если человек говорил о каком-то месте, нас интересовали детали: где что стояло, лежало, двигалось. Понимаете? И сейчас же туда отправлялись и смотрели: действительно это находится там, на самом деле была такая ситуация?

     И когда факт за фактом, факт за фактом... Мы точно знаем, что этот человек там просто не мог быть никогда в жизни, и не был он там. Но он все в деталях рассказывает, описывает обстановку... Он элементарно не мог знать, что есть такое здание, что в нем есть такая комната, что в этой комнате такой стол, такие чашки-ложки...

     А ваш слуга-то прожженный материалист» особенно когда дело касается таких вещей! Пока руками не пощупаю, словам не поверю. Если скажете, что вчера в лифте валялась пачка из-под сигарет, скажу:

     — Извините, мне нужно проверить.

     А если эту пачку вы не могли видеть ни при каких обстоятельствах? Ну, не могли видеть — исключено!

     И мы в этой лаборатории все проверяли. И место, и время, и ситуации — все! И получали подтверждение. За то время завели почти пятьсот дел. В трехстах восьмидесяти семи из них — неопровержимое доказательство отсутствия смерти.

     Как быть» дорогие мои? Как быть?

Мой напускной материализм разлетелся по швам. И с каким еще треском! Смерти-то, оказывается, кет! В очередной раз убедился!

     Смерть отсутствует!

     Как мы свою одежду изношенную бросаем, так же оставляем и свое тело. Верите — не верите, мне глубоко начхать на ваше мнение. Все равно там встретимся у входа в экзаменационную комиссию.

     Хотите одну историю из архивных материалов лаборатории расскажу?

         Однажды мы выехали по вызову. Приезжаем.

         Мужчина 37 лет, ростом больше двух метров, как телефонная будка — махина. Геолог-забулдыга.

         Вернулся из экспедиции, в городском парке перед пивным баром с кем-то там подрался, получил четырнадцать ножевых ранений. Пока его везли в больницу, наступила смерть. Его отвезли в морг. Дело было в пятницу.

А через два дня в понедельник, когда патологоанатом пришел на работу и приступил к изучению тела, вдруг это бездыханное тело зашевелилось, схватило его за руку, и он услышал отборную брань.

         Через несколько дней, после операции, мы общались с этим ожившим геологом.

        — Была, — говорит, — пьяная драка. И вдруг почувствовал очень сильную боль. А потом начал падать в канализационный колодец. Не помню, как долго падал, помню, хватался за стены, упирался руками—ногами. Чувствую, если до низу долечу — в живых не останусь.

     Я начал выкарабкиваться, цепляясь за склизкие стены.,. Вонючие до невозможности! До того мерзко было — человеческих слов не хватает! От этой вони, от этого дикого смрада пришел в себя. Выполз наружу.

     Выхожу, а там машины стоят — «скорая», милиция. Люди собрались. Осматриваю себя — нормальный, чистый. Через такую грязь полз, но почему-то чистый. Подошел посмотреть: что там, что случилось?

     Людей спрашиваю, они на меня — ноль внимания, гады! Вижу, какой-то мужик лежит на носилках, весь в крови. Подумал: «Так тебе и надо». Что-то в лице этого мужика меня привлекло. Где-то виделись, что ли?

     Носилки втащили в «скорую», и уже машина стала отъезжать, как вдруг чувствую: с этим телом меня что-то связывает.

     Крикнул: - Эй! Куда вы без меня? Куда моего брата увозите?!

     И тут вспомнил: а никакого брата у меня нет! Сначала растерялся, а потом понял: это же я!

     Если это тело — я, то я-то кто? Я за ними побежал, кричу:

     — Сто-ой! Куда меня увозишь?
     А потом чувствую, что я не бегу, а лечу за машиной, чуть выше нее. Тело находится в «скорой», , а я лечу сзади...
     И т. д.

     Он нам рассказал, по каким улицам летел, что на этих улицах было. В одном месте, оказывается, пожарные стояли и Пожар был, маленький такой. Это помнит. Мы потом проверили — оказалось правдой. Было такое.

     «Скорая» приехала в больницу, хирург посмотрел, сказал:

     — Умер.

     А я подбегаю к этому хирургу и матом:

     — Ты что, твою мать? Как я умер? Давай, там это, трамтарарам, штопай! Я приду в себя, я еще не умер!

Собрались увозить в морг. Я в отчаянии туда хожу, сюда хожу. За телом пошел.

     Стали каталку вталкивать в лифт, а тело-то огромное — не влезает. И, когда двери закрывались, ноги прищемило.

     — Твою мать! — говорю. — Ты что делаешь?! Мне это тело еще пригодится!

     Обращаюсь к санитару — не слышит.

     Та-ак! Тут курить захотелось. Смотрю, в лифте лежит скомканная пачка сигарет, и бутылка из-под кефира стоит. Кефира там, ну, так примерно на одну треть осталось.

     Отвезли меня в морг. Два дня я там ходил, среди этих скафандров, без хозяина.

     (Обратите внимание — «без хозяина»!)

     Я туда сходил, сюда сходил — везде и всюду был. Домой пошел — жена плачет. Уговариваю свою жену, успокаиваю: «Ну, что делать?».

     Но тело все равно меня не отпускает. Возвращаюсь, брожу вокруг него.

     А в понедельник меня как-то затянуло обратно. И так мне туда неохота было, так было больно, так грязно все это.

     Когда патологоанатом пришел на работу... я понял, что на этом у меня все закончится. Начал метаться вокруг него, и вдруг в какой-то момент меня затянуло...

     Очнулся в палате через четыре дня.

     Обратите внимание: «затянуло». Этот момент возврата в тело редко кто помнит.

     После того, как его выслушали, мы стали проверять: пачка сигарет на месте лежит, в лифте. А тело-то было накрыто — он не мог видеть! Бутылки нет. Стали искать. Оказывается, уборщица утащила.

     Нашли бутылку из-под кефира, но мытую. Спрашиваем:

     — Сколько было кефира?
     Уборщица говорит:

     — Да на треть было, но он был такой... сгнивший.
     Испугалась, почему такую никчемную бутылку ищем. Про
верили улицу — был пожар. Маршрут проверили.

     А вот канализационного колодца не нашли. Во всем городском парке, где это случилось, не было ни одного колодца. Даже специальное прочесывание добровольцами не помогло.

     И таких случаев мы собрали почти четыреста.

     P.S. Иногда Мирзакарим Санакулович проводит в зале опрос слушателей, переживших состояние клинической смерти. Интересно, что на каждом курсе обязательно находятся несколько таких человек. Вот стенограмма одного из опросов.

     — Есть кто-то в зале, кто был в состоянии клинической смерти? У кого была остановка сердца, врачами подтвержденная... Поднимите руку, у кого? Пожалуйста.

     (Несколько человек поднимают руки.)

     — Есть еще кто-нибудь? Один, два, три, четыре, пять, шесть. Да нет, пятеро вас. Я же чувствую. Таких людей всегда сразу видно.
Идемте, пожалуйста, можно вас сюда пригласить? Я вас прошу.

     (Слушатели выходят на сцену. Мирзакарим Санакулович подходит с микрофоном к первой слушательнице.)

     —Пожалуйста. То, что вы сейчас расскажете, — это жалкие огрызки того, что было. Когда это было? Как это было, и что вы ощущали?

     —   Это было, когда я рожала. У меня были очень тяжелые роды...

     —   Закройте глаза.

     Стоящие на сцене закрывают глаза. Мирзакарим Санакулович обращается к аудитории:

     — Запоминайте вот эту траекторию.

     (Показывает рукой сначала по диагонали вверх, потом по горизонтали, потом по диагонали вниз.)

     —  И потом оттуда... Понятно, да?
     Стоящим на сцене:

     —  Открываем глаза.
     (Продолжается диалог со слушательницей.)

     —  Ну, были очень тяжелые роды, и, значит, принимали их отдельно, не в родовой, а в операционной. Хотели делать прерывание. В общем, потом я не знаю, что произошло. У меня было... Ну, я потеряла сознание или что-то. И вдруг полетела
куда-то, в какую-то огромную трубу.

     —  Траекторию скажите: вниз полетели, вперед, вверх?

     —  Нет, вот так вот. (Показывает по диагонали вверх.)

     —  Вверх, да?

     —  Чуть вверх. И стояла я как бы...

     —  Потому что только во время родов погибшую женщину Господь лично сам туда принимает. Вверх уходит...

     —  Да, и я как бы стояла впереди летящего на большой скорости... паровоза, что ли. И вдруг влетаю из темного туннеля
куда-то. Ну, в такое пространство, где... Я даже вот сейчас говорю—у меня мурашки по телу. Потому что там была такая не
обыкновенная красота! Это было огромное солнце. Это была
огромная какая-то поляна, где было так прекрасно!

И я даже слышала какие-то звуки, я слышала голоса. Но я была там одна. Вот. И вдруг мне какой-то голос говорит: «Ну ладно, лапушка, возвращайся, возвращайся». А мне так не хотелось! А когда я вернулась, то мне было очень тяжело. В общем, вот... У меня...

     — Вот какой-то огрызок вы услышали, дорогие мои. Это огрызки. Но, между прочим, у вас самой желания вернуться не было, да?

     —  Нет, я очень хотела остаться.

     —  Но вас выгнали оттуда.

     —Да, мне сказали, что пора возвращаться. У меня же дочка
родилась. И такая желанная, и такая долгожданная. Мне запрещали рожать, потому что я была сердечника. Но я все-таки отважилась. И когда я узнала, что беременна, то от всех тщательно это скрывала. Я никуда не ходила, к врачам не обращалась,
только в роддоме мне сделали анализы... И, в общем, роды были
тяжелые.

     — Спасибо.

     (Подходит к следующей слушательнице.)

     — Ну, у меня клиническая смерть была лет двадцать назад,
То есть, у меня был обычный аппендицит. Когда разрезали, там оказался перитонит.

     — Давайте так, будем говорить с того момента, когда вы вышли из своего тела.

     —  Вот, на операционном столе наступил этот момент. И что в этот момент я видела? Ну, я не знаю, это было очень давно, но
я помню...

     —  Вы себя со стороны видели?

     —  Я видела? Нет, себя я не видела со стороны. Я видела, где я летела, то есть видела туннель типа метро... Такой туннель и
свет... Я не видела, было там солнце или нет, но откуда-то шел свет... Весь туннель был яркий-яркий, настолько яркий... И свет
был такой сочный, что... Такое тепло, такое излучение нежное нежное. Сейчас даже чувствую это.

     И вот я лечу с бешеной скоростью, но я не ощущаю ветра. Я знаю, что лечу, я просто знаю, что лечу. И вдруг вижу какую-то белую стену. И голос мне говорит: «Тебе еще рано туда». И всё...

     —  Выгоняли...

     —  Выгоняли, да...

     —  Рано еще. Спасибо.

     (Переходит к следующей слушательнице.)

     — Вы знаете, мне особенно нечего сказать, потому что я действительно помню только отдельные отрывки. Это было тоже
во время родов.

     Первое, что я увидела, когда мне стало плохо, это был огромный круг, по которому мне надо было идти. И я вдруг осознала, что не могу ни в сторону сделать шаг, ни вперед, ни ускорить, ни замедлить — ничего. И вот здесь я сделала что-то не так, и у меня... Я просто стояла около вот этого света, а туда не прошла. Я стояла только на пороге этого света...

     —  А хотелось туда идти? —  Хотелось.

     —  Рано еще! Спасибо. Всем спасибо, садитесь, пожалуйста.
     Дорогие мои! Другой актив надо зарабатывать, другой актив...

Но материальный актив тоже не забывайте! Ни в коем случае!
      (Поворачивается к следующей слушательнице).

     — Ну, у меня это случилось во время полостной операции под наркозом.

     Я очень боялась этой операции и очень нервничала. В общем-то я не помню, как ее делали. Только я вдруг обнаружила, что откуда-то из угла комнаты сверху смотрю, как лежу на столе. Вокруг меня что-то хлопочут, бегают, что-то делают. И мне так интересно!

     Думаю: «Я так боялась этой операции, а ведь совсем не больно...». А потом... Я не видела никакого туннеля... Я очутилась будто на дне какого-то большого колодца, длинного, глубокого... А впереди мерцал свет... И потом я по спирали поднималась... С трудом, с болью какой-то, и очнулась уже от того, что мне говорят: «Слава тебе, Господи, она вернулась...».

     Мирзакарим Санакулович обращается к аудитории.

     — Понятно, да? __

     (Показывает рукой по диагонали вниз.)

     — Я не летела туда, я поднималась снизу, из глубокого колодца...

     Слушательнице:

— Постарайтесь, пожалуйста, в свою зачетную книжку побольше пятерок получать... Хорошо?!

     Дорогие мои! Есть особая группа переживших клиническую смерть. Когда думаю о них — каждый раз такая боль!

     Мы все время от времени страдаем. Согласны? Сегодня радуемся, завтра страдаем, потом опять радуемся. Это — процесс. Это — движение жизни. И если мы помним, что все течет, то сегодняшнее несчастье окажется не таким уж страшным, не таким злостным и неразрешимым. Потому что завтра будет иначе.

     А кто такой самоубийца? Это тот, кто свое крошечное сиюминутное страдание раздувает до размера трагедии, мировой катастрофы. И если, не дай Бог, он осуществляет свое намерение...

     Он почему руки на себя накладывает? Потому что думает, что там ему будет лучше. Он мечтает попасть туда, где нет Золи, а есть одно сплошное блаженство.

     А ничего подобного!

     Мы опрашивали неудачных самоубийц, которых успели откачать» Те из них, кто пережил состояние клинической смерти, потом смерти боятся, как черт ладана, потому что они-то знают, что их ждет!

     Знаете, почему? Потому что все их страдания при жизни — только капля, ничто по сравнению с тем, что они испытали там.

     Оказывается, там самоубийцу ждет страшнейшее из наказаний: его мучения умножаются на бесконечность. И эта бесконечная боль, этот бесконечный ужас никогда не заканчивается! Это за то, что он посягнул на самое святое, что было ему дано, — на жизнь!

     Недаром во всех религиях самоубийство считается величайшим из грехов.

     Дорогие мои! Не дано нам с вами право отказываться от жизни, которую дал нам Господь, Природа, Высший Разум -называйте, как хотите. Дал, как величайший подарок, как благодать, как школу. А есть только право и обязанность учиться. Учиться тому, как усилием своего духа создавать, творить, выращивать в себе добро и радость, удаляясь от зла и страданий.

     Вот представьте: двести миллионов человек должны погибнуть, и только одному дается право жить! И должен быть отобран лучший из лучших. Все эти двести миллионов отдают свое право на жизнь тому лучшему, самому сильному, самому совершенному, самому стойкому. Тому, который исполнит мечту всех. И знайте, что этот один — вы!

     Потому что в одном выбросе спермы, оплодотворившем яйцеклетку, из которой вы вылупились на свет, содержится именно столько сперматозоидов.

     Каждый из них нес в себе потенциальную жизнь, каждый мог развиться и превратиться в человека. Но это счастье досталось вам. Вы — избранный! И каждый из нас, живущих, является единственным из многих миллиардов, заслуживших право Быть.

Так будьте же достойны этой наивысшей награды — Жизни!

     Теперь понимаете почему перед вами я тут, как макака, прыгаю, чтоб хоть в чем-то быть вам полезным? -

     Чтоб вы в «зачетной книжке» моего духа поставили хоть плюс, хоть троечку — «удов». Чтобы я мог показать, когда туда приду: «Вот. Ну, пожалуйста, Примите меня и отправьте дальше на учебу! Очень прошу! Я так старался! Я так старался! Ну-у, пожа-а-луйста!».

      Но если смерть отсутствует, если нам всем встречаться там, у экзаменационной комиссии...
Давайте так. Для чего существует зло? Для чего существует тьма? Для чего существует боль?

     А что бы мы делали, если б не было зла? В этом сплошном добре мы бы давно уже умерли, потому что некуда стремиться. Тогда вообще ничего делать не нужно. Нечего тогда человеку делать на этой Земле.

     Как бы мы различали свет, если б не было тьмы?

     Если летите в мути облаков, начинаются глюки — тоже теряете ориентацию. Когда нет зла, ориентация теряется. Между злом и добром есть точка, на которой вы стоите и смотрите, куда идти.

     Куда бы вы двигались, если б не стимул боли?

     Кстати, знаете, что такое «стимул»? По-моему — это остроконечная палка, которой били по попе упрямого осла, чтобы сдвинуть его с места. Намек поняли?

Норбеков Мирзакарим Санакулович

"Где зимует кузькина мать, или как достать халявный миллион решений"

Уважаемые коллеги! Убедительная просьба! При копировании материалов делайте, пожалуйста ссылку на этот ресурс. Ведь мы так же как и Вы, нуждаемся в хорошем рейтинге. Спасибо !